Б. Райтшустер — Руководитель московского бюро общественно-политического журнала FOCUS (ФРГ). Русскоязычная версия Интернет-сайта: www.reitschuster.de Публикуется первод фрагмента из книги: Boris Reitschuster. Putins Demokratur. Wie der Kreml den Westen das Fürchten lehrt. Econ, Berlin, 2006

Праздничное настроение было испорчено еще до того, как в бокал попала первая капля вина. "Слава Богу, положили конец проделкам этого сумасшедшего Саакашвили и запретили эту дрянь в России", — возмущается мой знакомый, пока я безуспешно пытаюсь заказать грузинское вино для своего дня рождения. "Пару лет назад ты сам с удовольствием покупал грузинское вино", — возражаю я. Улыбка исчезает с лица моего гостя. Он испуганно смотрит на меня, словно я хочу на него напасть. "Тогда грузины не были такими агрессивными и не угрожали нам, русским", — отвечает он; его слова звучат так, словно он в любой момент ждет нападения грузин. "Как может крошечная Грузия представлять угрозу для России?" — спрашиваю я, но он не слушает, готовясь к следующей атаке: "Достаточно того, что вы хотите навязать грузинам ваш западный образ жизни". Сидящий рядом с моим собеседником гость — еще пять лет назад завзятый демократ — перебивает его: "Демократия ничего для нас не значит. Даже в животном мире только три вида живут демократично". Никто за столом не спорит.

"Пожалуйста, давайте не говорить о политике, ведь сегодня мой день рождения", — прошу я. Безрезультатно. Мне приходится выслушивать, что виновные в смерти девочки из Таджикистана были справедливо осуждены только за хулиганство. Ведь, в конце концов, так и не удалось доказать, что они совершили убийство, а либеральные СМИ раздули событие, чтобы спровоцировать антирусские настроения. И напротив, московский суд вполне справедливо обошелся с 21-летней девушкой, приговорив ее за то же преступление — хулиганство — к большему сроку, чем семерых из восьми, причастных к убийству ребенка. Девушка проведет в тюрьме три с половиной года, потому что открыто требовала отставки Путина, вывесив огромный плакат напротив Кремля, из окна гостиницы "Россия". Приговор ей даже слишком мягок, потому что она имела при себе пиротехнические средства и могла устроить пожар, — с горячностью говорили оба моих гостя. "Только не говори, что у вас было бы не так! Инакомыслящих преследуют у вас точно так же!"

Москва, май 2006 года. Если речь заходит о загранице и о Западе, то страсти так накаляются, что их не утихомирят даже напоминания о дне рождения… "Но проблема России все-таки не Грузия, да и на Западе не всё происходит точно так же, — даю я пищу для размышлений. — В Германии мне никогда не приходилось платить взяток, стоять в день напролет в очереди, чтобы получить паспорт или водительские права", — говорю я. Но один из моих оппонентов качает головой: "Я сам видел, как у вас, в Германии, избивают негров, а полиция закрывает на это глаза".

Сравнение с "за границей" отвлекает от проблем внутри страны, от всех этих немыслимых историй, которые нередко приходится слышать. Такую историю шепотом рассказала мне симпатичная коллега с телевидения: "Следователи сказали мне, что если я буду спать с ними, мне ничего не будет, а если буду сопротивляться, то попаду в тюрьму". В московском агентстве, где она работает, неожиданно (очевидно, по наводке конкурентов) появились милиционеры и устроили /перкрестный допрос — когда одновременно допрашивает обвинитель и защитник/ допрос с пристрастием застигнутым врасплох сотрудникам. При воспоминании об этом девушка кусает губы, слезы катятся из ее глаз: "Хуже всего, что ты совершенно бесправен. Всегда и везде. Для чиновников ты — как дичь для охотника. Я хочу одного: уехать отсюда!".

Однако вместо бесправия, произвола чиновников и коррупции сегодня главной темой оказывается внешняя угроза: вокруг враги. Невольно вспоминается шекспировский Генрих IV: "Тревожные умы занять старайся / Раздором внешним". Угнетение вопиет к отвлечению и приключениям вне собственных границ — пишет Йозеф Иоффе. Действительно, русское общество ищет и находит свою идентичность уже не с помощью идей или социальных проектов, а через образы врага. Эти образы использовали и в СССР, но лишь в качестве дополнения к коммунистическим обещаниям счастливой жизни. В 1994 году Борис Ельцин ввел войска в Чечню в надежде, что маленькая победоносная война отвлечет от внутриполитических проблем. Для переизбрания Ельцина был вызван призрак коммунизма и возможной гражданской войны. Путин также пришел к власти , так как, защищая родину, боролся с чеченскими террористами. Его переизбрание четыре года спустя проходило под знаком дела ЮКОСа и борьбы с олигархами

С точки зрения социологии господства Макса Вебера, Владимир Путин — харизматический правитель. Его харизма основана не столько на личностных качествах, сколько на том, что СМИ выдают его за проекцию желаний и чаяний россиян: он олицетворяет собой их надежды на окончание ельцинской эпохи с ее сумятицей и слабостью — и новое укрепление России. На Западе образ политика тоже часто оказывается важнее, чем его личность и поступки; в путинской же демократии этот принцип преобладает: имидж замещает поступки. Однако ореол Путина, созданный СМИ, это не только секрет его успеха, но и его рок. Людям нужен харизматичный правитель прежде всего в кризисных ситуациях. Только в ситуации кризиса общество проецирует свои ожидания и желания на фигуру единственного лидера и закрывается для рациональной критики. Харизматическое правление, согласно Максу Веберу, всегда является неустойчивым, потому что возможнолишь в исключительной ситуации, для удержания которой требуется кризис во всё больших дозах. Но если угроза вдруг исчезнет, внушительный облик правителя вскоре станет смешным и даже параноидальным.

Сегодня, как раз вовремя — перед выборами 2008 года — обществу предлагаются изображающие угрозу декорации. Руководствуясь лозунгом "каждому свой образ врага", СМИ и близкие к Кремлю политики представляют Запад вместе с Грузией и Украиной, а также либеральную оппозицию и гомосексуалистов как угрозу и в то же время предупреждают об опасности фашизма. Власть предержащие похожи в этом на поджигателя, сожалеющего о пожаре и бегущего от опасности, не в силах справиться с ней. Последствия такого пожара — и дестабилизации России — были некогда губительны и для самого Запада. Агрессивная внешняя политика России — в первую очередь по отношению к не менее агрессивной Грузии и Молдавии — уже сегодня таит в себе риск локальных войн.

Всё чаще в Москве звучат нотки времен холодной войны. В своей речи к народу в мае 2006 года Путин критиковал США, не называя их: "Товарищ волк знает, кого кушать. Кушает и никого не слушает. И слушать не собирается". Россия должна быть бдительной и обороноспособной, напоминает президент и этим открывает перспективу новой гонки вооружений. Но бряцание оружием — скорее для домашнего пользования: вне поля зрения телекамер сегодняшняя московская элита полностью ориентирована на Запад. Она не хочет быть западной, но хочет жить по-западному: многие политики высокого ранга имеют неофициальное второе место жительства в Швейцарии, Франции или Англии, а их дети учатся в западных университетах. Существует много свидетельств того, что они скопили солидные суммы и активы в западных банках. Для "кремлевской верхушки", то есть для экономических интересов государственных деятелей, представляющих верхушку государства, хорошие отношения с Западом означают солидные дивиденды.

Экономически Россия сильно зависит от ЕС. Правда, Кремль грозит ограничениями поставок энергоресурсов, но при этом сам зависит от поступлений иностранной валюты, а имеющиеся трубопроводы закрывают ему любые альтернативы на много лет вперед.

Владимир Путин, как и его петербургские соратники, достаточно рационален, чтобы подчиняться обстоятельствам. И забота об имидже России на Западе, о западных экономических контактах — это, пожалуй, самый эффективный ограничитель для демократуры Путина, именно он не дает ей превратиться в диктатуру. Радикальные меры, как например отрытая проверка сомнительных денежных сумм, которую предлагает Западу беспартийный депутат Госдумы Владимир Рыжков, вероятно, рискованны — но могут оказаться важным средством влияния. Запад должен использовать свои возможности, пока еще не слишком поздно. Владимир Путин, рационально ориентированный политик, нене пожелает становиться воинственным деспотом. Однако после смены власти в Москве, вполне возможно, возобладают сторонники жесткой линии, которые не испугаются эскалации. Александр Герцен, великий диссидент XIX века, боялся будущего "Чингиз-Хана с телеграфом" — традиционного деспота, имеющего в своем распоряжении огромную мощь современного государства.

Опасения Герцена пока не стали реальностью. Однако предпосылки для этого есть. Сегодня государственная власть в России монополизирована, а разделение власти упразднено; парламент, правосудие и СМИ находятся в подчиненном положении. Оппозиция подавлена, гражданские права ограничены, правового государства нет, царит бюрократический произвол. То есть Россия обладает существенными признаками авторитарной (не тоталитарной) диктатуры, пусть даже эта диктатура выступает и в новом облике — "демократуры": предпочитает подкупать, а не преследовать врагов, искусно использует страхи и покорность общества, помнящего советскую власть; это немного напоминает смесь Оруэлла и Хаксли, тут есть что-то и отБольшого Брата, и "Прекрасного нового мира" (потребления), индивидуум лишается дееспособности — что достигается манипуляциями и контролем, а также обещаниями потребительских благ. Ей не нужно запрещать критические книги, потому что, контролируя медийное поле, она отбивает желание читать подобную литературу. Путинская "демократура" имитирует демократию искушеннее, чем это делало советское руководство. Она искусно пользуется принципами работы зарубежных СМИ, когда причинно-следственные связи часто приносятся в жертву краткости и доступности (например, сообщается, что Путин призывает к борьбе с экстремизмом, но не говорится, что он почти в то же самое время награждает орденом самого отъявленного экстремиста).

"Моих людей преследуют, и никто на Западе не пишет об этом", — жаловался Гарри Каспаров, когда агенты спецслужб и милиционеры преследовали и запугивали его сторонников, чтобы пресечь акции протеста перед приездом А. Меркель в Томск в апреле 2006 года. Российская оппозиция и западные СМИ живут в разных мирах: Каспаров гордо сообщил, что, несмотря на сильное давление, ему удалось вывести на улицы 50 демонстрантов. Западные СМИ молчали, и Каспаров подозревал цензуру. Если же принять во внимание масштабы события, то для западных СМИ жалкая кучка демонстрантов — не достаточный повод для упоминания.

Демократуру Путина отличает парадокс: с одной стороны, важнейший ее импульс — стремление элиты к легитимации и ведению дел на Западе, а с другой стороны, порицание Запада, отделение от него — ее лейтмотив и движущая сила. Тебя избил милиционер, тебе не нравится коррупция и цензура в СМИ — все равно: высказал критическое мнение, в ответ услышишь, что на Западе всё так же плохо — только пропаганда делается лучше. Такая псевдоаргументация — следствие индоктринирования. Ее "рациональность" можно оценить, представив ситуацию, когда врач отказывается поставить пациенту диагноз или лечить его, ссылаясь на то, что другие пациенты столь же больны. Постоянное сравнение с другими странами, ложная вера в то, что повсюду в мире произвол, коррупция и подавление являются данными от Бога правами власть имущих — вот важнейшие идеологические опоры сегодняшней системы.

"Куда только девается весь пафос необходимости борьбы за права человека и демократию, когда речь заходит о необходимости реализовать собственные интересы?" — спросил Путин в своей послании Федеральному собранию в мае 2006 года, прозрачно намекая на США. Действительно, частые проявления двойной морали дают Путину серьезные основания для таких заявлений. Именно поэтому европейские политики должны коротко и ясно сказать, что злоупотребление властью, нарушение прав человека и дефицит демократии, к сожалению, бывает и на Западе, но это — не правило, а исключение, и с этим борются. Мне неприятно слышать, когда западные сторонники Кремля утверждают, будто западные государства "взяли свои народы под демократическую опеку" и предъявляют к России "идеальные требования", которым сами соответствовать не могут. Или, скажем, глава фонда Фридриха Эберта в России успокоительно сравнивает российскую "управляемую демократию" с ситуацией в Германии, когда у власти был Людвиг Эрхардт — мол, тогда там тоже происходило "становление" общества.

Как обычный россиянин с улицы не верит, что случаи подкупа полицейских в Германии — скорее исключение, так и российская властная элита не в состоянии понять, что иностранные журналисты делают в России независимые репортажи. Еще летом 2004 года Путин начал свою московскую встречу с российскими послами со слов, что за критикой западных СМИ стоит целенаправленная кампания. Ошибочное суждение имеет губительные последствия: вместо того чтобы искать диалога с журналистами и общественностью, Кремль занимает круговую оборону и проводит пресс-конференции. Столь же абсурдно требование российских политиков и граждан к работающим в России иностранным корреспондентам: мол, пусть они лучше рассказывают о проблемах в других странах.

Пока в Кремле и в российских верхах под покровом авторитарной системы критику будут воспринимать как вражескую пропаганду, и власть имущие, не искореняя причин недостатков, будут принимать меры против тех, кто сообщает плохие новости, коренные перемены к лучшему не произойдут. И лишь анализируя (а не прославляя) ошибки тоталитарного прошлого, российское общество стряхнет дух деспотии, сосредоточит усилия государства на конкретном человеке и перестанет заклинать себя повторением абстрактного понятия "родина", за которым окопались ловкачи от бюрократии.

Пример выхода из подобного положения демонстрирует Украина. После революции стало понятно, что застарелые раковые опухоли (например, семейственность и произвол органов власти) будут еще долго мучить почти все общества в странах бывшего СССР, однако шанс заключается в том, что постепенно они начинают восприниматься не как норма, а именно как раковые опухоли.

Различия между Россией и Украиной можно проиллюстрировать историей с двумя легочными больными. Первый убеждает себя, что на самом деле абсолютно здоров, просто врачи ошибаются. Вредная привычка — курение — в действительности лишь помогает ему, а запрещают ему курить, чтоб ему стало хуже. Этот пациент не бросит курить и будет выгонять медсестер из палаты, чтобы спокойно и с наслаждением затянуться сигаретой. Второй также не может бросить курить. Он не очень верит, что табак действительно опасен — но никому не запрещает говорить об этом и выслушивает разные мнения. Поскольку медсестра очевидно не одобряет курения, он берет сигарету тайком, а значит, и реже. Чем меньше он курит, тем очевиднее для него, что табак не так уж полезен. Если продолжить сравнение, то получим следующее: сторонники Кремля на Западе похожи на посетителей, постоянно подбадривающих неблагоразумного больного: мол, все нормально, пусть курит, ведь понятно, что все равно не бросит. Интересно, дают ли посетители такие советы бескорыстно, или же они извлекают финансовую выгоду из его хронической болезни — например, приторговывают сигаретами.

Этот пример показывает, как опасно в политике похлопывать по плечу и отводить глаза, а также к каким последствиям ведут западные эксперты по России, утверждая, что "спор между Россией и Западом не нужен, а дискуссия о ценностях, которую Россия воспринимает как попытку поучения со стороны Запада, — фикция". Сегодня громче всего хвалят Кремль те, кто ведет свой бизнес в России. На короткое время предприниматели могут заключить соглашение с авторитарной страной, получить заказ,не участвуя в честном конкурсе, ударить по рукам и унести чемодан с деньгами — возможно, они заработают даже больше, чем в демократическом обществе. Однако в долгосрочной перспективе риски общества без четких правил обойдутся дороже, чем этот быстро заработанный рубль.

Именно Украина сегодня реально опровергает тезис о том, что авторитарному курсу в России нет альтернативы. После демократического переворота в Киеве не наступил хаос, и, несмотря на все проблемы, не видно ни распада, ни экономического кризиса. В то время как Москва быстрыми темпами возвращается к методам прошлого, а Грузия ужасающе быстро отворачивается от провозглашенных ею демократических идеалов, Украина идет по пути модернизации, пусть даже мелкими шагами и зигзагами. Но на Кремль и российскую оппозицию никто в здравом уме больших надежд возлагать не станет.

Украина заявляет о своей принадлежности к западной демократической модели, а в каком направлении Путин хочет вести Россию, остается неясным (если не учитывать малозначимые воскресные беседы). Тактика преобладает над стратегией, содержательным объяснениям политики предпочитают идеологические лозунги, такие как "любовь к родине", "увеличение рождаемости" и "благосостояние для всех". Новые правители поддались тому же искушению, что и большевики: сохранение власти стало для них самоцелью. Мысли и поступки элиты вертятся вокруг того, чтобы сохранить власть на выборах 2008 года — и политики пользуются давно устаревшими приемами, лихорадочно пытаются обрести легитимность с помощью все новых и новых пиаровских акций. Всё говорит о том, что выборы не будут честными и что кремлевская верхушка навяжет людям своего кандидата. При этом второстепенным является вопрос, найдет ли сам Путин лазейку в законодательстве и останется на третий срок или же в Кремль въедет один из его сподвижников по "петербургскому Политбюро": за исключением некоторых нюансов в политической линии всё равно не произойдет изменений.

Путинские идеологи после украинской революции придумали понятие "суверенная демократия"; в официальной версии это означает, что "народ России сам должен решать вопрос о власти". Согласно западному пониманию, здесь скорее подразумевается противоположность демократии: когда не хотят, чтобы им навязывали чужие представления о власти народа. "У нас нет демократии по-американски, но у нас есть демократия русская. И Америка должна будет с этим смириться", — утверждает Юрий Воронцов, посол России в Вашингтоне. Как ни трагикомично, но правнуки Ленина подтверждают старую теорию Карла Маркса: все великие события происходят однажды как трагедия и затем как фарс. Основатель коммунизма написал это, пересказывая Гегеля в своей работе "18 брюмера Луи Бонапарта" — работе о Второй империи во Франции. Согласно Марксу, приход к власти и правление Наполеона III были карикатурой на Французскую революцию. Самопровозглашенный император с помощью трюков и уловок устранил демократию, превратил политическую жизнь в фарс и внешнеполитическими авантюрами отвлекал народ от внутренних проблем. Даже во время переворотов люди "боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории", — писал Маркс. Если приложить эти слова к современности, можно назвать сегодняшнюю Россию карикатурой на СССР.

Многие западные политики принимают этот маскарад за чистую монету: сторонники курса Кремля утверждают, будто бы Путин "придал стабильность разваливавшемуся государству" и восстановил Россию как национальное государство. Они путают кладбищенское политическое спокойствие со стабильностью. И тут возникает опасение, что это затишье перед бурей — поскольку отсутствуют реально функционирующие, а не созданные лишь для имитации политические институты и механизмы. Если матрос ничего не делает, не спросясь у капитана, в штиль на борту будет царить образцовый порядок; однако в бурю такому кораблю угрожают паника и гибель. Если бы Ельцин после августовского кризиса 1998 года с помощью союза с оппозицией смог бы сохранить единство и мир, — сегодня у Путина в случае его падения не было бы соответствующих партнеров: протесты в стране невозможно было бы направить в мирное русло и от этого они были бы еще опаснее./Тут уж совсем ничего не понятно, лучше больше слов и больше смысла — НМ/ Стабильность возникает посредством установления динамичной, основанной на противоречивых, но сбалансированных интересах системы, в которой различные силы функционируют по твердо определенным правилам. Но если заткнуть рот этим силам и насильно затянуть их в корсет, то они, как показал пример СССР, когда-нибудь вырвутся наружу. Вопрос не в том, произойдет ли это, а в том, когда и как это произойдет. Чем быстрее российское общество сбросит навязанный ему корсет, тем больше вероятность, что переворот будет в дальнейшем протекать мирно и Россия сохранит свою целостность. Многое говорит о том, что речь идет о годах, а не о десятилетиях. Такой переворот сам по себе не принесет с собой демократических отношений. При благоприятных обстоятельствах он может стать началом долгого пути в правильном направлении, а при плохих прогнозах Россия полностью отдалится от Запада, и в худшем случае всё окончится агрессивной изоляцией многонационального государства, что грозит впоследствии стать причиной взрыва.

И мнение о стабильности в России, и распространенная на Западе зачарованность ее экономическим подъемом основаны на иллюзии: рост и очевидный экономический бум происходят благодаря высоким ценам на нефть, который скрывает огромные структурные проблемы. Усиливать вмешательство государства в экономику — контрпродуктивно. Даже если цены на нефть не упадут, кризиса все равно не избежать. Постоянно растущий аппетит коррумпированной бюрократии поглотит рост нефтяных цен.

Сторонники Кремля сетуют, что Запад смотрит на Россию с "высокомерием всезнайства, невежествен в обращении с фактами и со злорадством относится к трудностям заклятого противника по "холодной войне"" Мир симпатизирует "авторитарному этапу" — а этот тип власти, по мнению историков, погубил еще Николая Второго и привел к ленинскому путчу. "Царь, вероятно, мог бы сохранить свою династию, если бы в первое десятилетие своего правления < …> перешел от автократии к конституционному режиму", пишет Орландо Фигес в своей великолепной книге "Народная трагедия". Мир, имея в виду критиков Путина, призывает к "уважению к России", называет российский электорат "продажным" и выражает сомнения в том, "можно ли его насильно осчастливить походом к избирательным урнам". Возникает вопрос: кто выказывает больше уважения россиянам — эти защитники курса Кремля, полагающие, что люди еще не созрели до того, чтобы определять собственную судьбу, или же критики Кремля, требующие демократии. Россияне в самом деле заслуживают высочайшего уважения. Российская культура и наука, сердце и душа — законные причины для гордости. Но никак не тоталитарное прошлое, что сегодня внушает россиянам пропаганда. Их заслуга в том, что они — в отличие, к примеру, от немцев — собственными силами и мирными средствами преодолели свое прошлое. За это им пришлось заплатить высокую цену: экономический коллапс, хаос переходного периода, миллионы русских, вдруг оставшихся за пределами нынешней России..

Протест против возвращения в авторитарное прошлое в России совсем не так незначителен, как это внушают СМИ. Иногда сопротивление даже приносит успех, например, как в случае борьбы против строительства газовой трубы прямо у берегов Байкала весной 2006 года. Демократические силы нуждаются в поддержке. Встреча федерального канцлера А. Меркель с правозащитниками во время ее первого визита в Москву в январе 2006 года стала знаковой. Как бывшая гражданка ГДР, Меркель знает особенности советской системы не понаслышке. Ей гораздо легче, чем западным политикам, разглядеть потемкинские деревни и узнать почерк КГБ. И хотя многое ей не нравится, она все же обязана поддерживать хорошие отношения с Кремлем. Однако российские оппозиционеры надеются, что, в отличие от некоторых других западных политиков, Меркель не даст себя использовать как "полезного буржуазного идиота" (они имеют в виду Ленина, который так издевался над своими наивными сторонниками на Западе). Критики Кремля надеются на "эффекте Квасневского". В разгар украинской революции польский президент, его литовский коллега Валдас Адамкус — ранее гражданин США — и главный дипломат ЕС Хавьер Солана приехали в Киев в качестве посредников. Позднее высокопоставленные революционеры возмущались тем, что "западники" Солана и Адамкус наивно поддерживали требования представителей старого режима: сначала убрать людей с улицы, а затем решить все спорные вопросы на переговорах. Это все равно, что потребовать в 1989 году от участников демонстрации в Лейпциге больше не выходить на улицу и сесть за стол переговоров с Хонекером. Квасневский как "опытный гражданин страны Восточного блока" понял тактику режима, стал на сторону оппозиции и убедил своих коллег из ЕС.

В Москве противоречия возникают и внутри властного аппарата. Необъяснимые, кажущиеся произвольными отставки преданных государственных служащих (например, генерального прокурора Устинова) вызывают у аппаратных чиновников первобытный страх за свой карман и могут надолго похоронить их веру в систему — хотя генеральный прокурор, как почти все чиновники при Путине, был очень управляем и теперь, в качестве министра юстиции, не выпал из московской властной системы, хотя и входит в ее "второй эшелон". Как и во времена Брежнева, многие отлично понимают весь этот политический маскарад, но вынуждены принимать в нем участие. Кое-кто думает, что путинский курс на тесное слияние политики с бизнесом зашел слишком далеко: они боятся стать объектом чисток и разоблачений и лишиться своего каптала, заработанного не всегда абсолютно честным способом. Здесь находится "точка слома" путинской системы: если недовольство части аппарата достигнет критической величины, он вступит в союз с накопившимися в обществе силами протеста, и дело может кончится лавинообразным разрушением прогнившей системы, как это было в ГДР. Во время опроса в июле 2005 года 42% россиян считали, что массовые акции протеста, подобные украинским и грузинским, возможны и в России, поскольку есть причины для этого — в первую очередь, бедность и недовольство правительством. Также 42% считали, что найдутся политические силы, которые возглавят эти акции протеста. Кое-кто из властного окружения, пусть неофициально, но уже отваживается призывать западных корреспондентов "не поддаваться и продолжать писать правду". По-видимому, таинственность связана с тем, что Кремль требует от своих приверженцев покорности и демонстративной лояльности. Вот, например, слова Сергея Караганова, президента Совета по внешней политике: "Как человек демократических и либеральных убеждений я могу сказать, что Россия никогда не была свободнее и изобильнее".

Подобные высказывания настолько раздражают некоторых представителей оппозиции, что они ищут аналогии в далеком прошлом. В древнем Китае, в 207 г. до н.э., стремившийся к власти евнух Чжао Гао захотел проверить, кто из придворных безоговорочно предан ему и будет участвовать в государственном перевороте, рассказывает писательница Юлия Латынина. Он привел ко двору оленя и стал нахваливать его как особо благородного коня. Никто — ни придворные, ни сам император — не решился возразить ему; поддавшись давлению, все твердили, что это конь. Однако Россия XXI века — это не древний Китай, и однажды люди назовут вещи своими именами. Во всяком случае, на это надеются оппозиционные политики, приводя в подкрепление своих надежд афоризм президента США Авраама Линкольна: "Можно обманывать часть народа всё время и весь народ некоторое время, но нельзя обманывать весь народ всё время".

Перевод с немецкого Алексея Жаворонкова

09/11/2008