Ткачев — человек злопамятный
Интервью с экологом Суреном Газаряном, который покинул Россию из-за уголовного дела
// Lenta.ru, беседовала Светлана Бочарова
Краснодарский эколог Сурен Газарян, боровшийся с незаконным строительством чиновничьих дворцов на берегу Черного моря, уехал в «одну из стран Евросоюза», спасаясь от уголовного преследования. Незадолго до этого российские правоохранительные органы объявили о возбуждении уголовного дела в отношении Газаряна (якобы он угрожал убийством охраннику так называемого «дворца Путина» в Краснодарском крае) — и даже пытались предъявить ему официальное обвинение.
Газарян учел ошибки другого пытавшегося сбежать из России оппозиционера — Леонида Развозжаева: эколог не уточняет, как именно он покинул страну и где теперь находится. В интервью «Ленте.ру» он рассказал о причинах своего преследования, заказчике уголовного дела и о жизни современного политического беженца.
Смотрите также: Требуем прекратить уголовное преследование Сурена Газаряна, заявление партии «ЯБЛОКО», 21 декабря 2012 г.
«Лента.ру»: Сурен, последняя новость, связанная с вами, касалась вашего объявления в федеральный розыск.
Сурен Газарян: Да, наш (краснодарский) портал «Югополис», связанный с властью, как-то подсуетился — и им сказали, что это еще 18 ноября [2012 года] было сделано.
То есть, в розыск вас объявили гораздо раньше, чем вы узнали об этом?
Конечно, так всегда бывает. Я тоже узнал об этом неофициальным путем, а постановление о розыске следователи не захотели отдать моему адвокату.
А чем они объяснили объявление вас в розыск?
Объясняют тем, что я не явился для предъявления обвинения.
В интернете есть скан телеграммы, которой вас вызывали для предъявления обвинения. Телеграмма пришла поздно?
Мне о ней сообщили уже после того, как я должен был явиться, вернее, в тот же день ее получили, 13 ноября. Просто следователь ее отправил не на тот адрес, по которому я жил в тот момент. Я вижу, что они не очень-то стремились меня реально вызвать, потому что телефон был доступен. Он [следователь] мне позвонил, спросил, получил ли я телеграмму, я спросил, куда он ее отправил, он сказал, что по адресу прописки. Хотя я ему во всех заявлениях писал, куда надо посылать. То есть у них, видимо, изначально была задача послать эту телеграмму так, чтобы я ее вовремя не получил. И объявить меня в розыск.
В тот момент, когда пришла телеграмма, вы были еще в России?
Ну, в принципе, да.
А объясните, пожалуйста, что значит «в принципе»?
Ну, как объяснить, я же не буду рассказывать, как я здесь оказался. Это информация, которая не подлежит разглашению.
Нет-нет, я только спрашиваю, были ли вы еще в России, когда пришла та телеграмма.
Да, я был в стране.
И не скрывались?
Ну, как сказать. Я не горел желанием, чтобы мне предъявили обвинение. Если бы я этого хотел, я бы мог сам явиться в Следственный комитет и сказать: вот он я. То есть официально они меня не уведомили, но даже если бы уведомили, я бы, наверное, не явился.
Почему?
Потому что не хочется в тюрьму садиться.
Перспектива посадки, по вашему мнению, была реальной?
Ну, поскольку это дело вообще высосано из пальца и такая, казалось бы, серьезная структура, как Следственный комитет, вместо того чтобы прекратить его, наоборот, его расследовала, да еще таким интересным способом, что меня даже ни разу не допросили по этому делу… И вот уже у них готово обвинение по этому делу. Тут вывод очевиден. Когда есть уже готовое обвинительное заключение — это значит, что дело будет в ближайшее время направлено в суд. А в суде разбирательства по таким делам очень быстрые.
Известно, что дело против вас было возбуждено по факту угрозы убийством — будто бы вы угрожали охраннику так называемого «дворца Путина», построенного в Туапсе. Не могли бы вы прояснить суть этого дела?
Основанием [для возбуждения дела] стало то, что мы слишком много внимания уделяли этим дворцам, которые там есть на побережье [Черного моря]. Конечно, это нервирует тех, кому эти дворцы принадлежат. Такое вот основание. А охранники написали, что один из них психологически пострадал. Он на меня напал и пытался отобрать у меня вещи, я взял в руки камень и сказал, чтобы он руки убрал. А они написали, что я на него замахивался, угрожал убийством. Позже мне прислали бумагу, где вообще написано, что я в них кидал эти камни. Словом, это формальный повод, потому что это все [дело основано] на показаниях охранников. А те пять свидетелей, которых защита предоставила — почему-то их показания вообще не были учтены.
 |
Но их допросили?
Их допросили.
В отличие от вас?
Ну, да, в отличие от меня. Я подал ходатайство о том, чтобы меня допросили, но следователь почему-то на него не отреагировал.
Все очень понятно: есть указание о том, чтобы это дело довести до суда. Вот он выполняет эту работу, дальше его уже ничего не интересует. Точно так же затем судья выполнит свою работу, даст какой-то срок. Вся эта машина работает так, этапами. И ни на каком этапе ответственности нет. Поэтому надеяться на нее не приходится. На правосудие.
А что стало последней каплей, какое именно событие заставило вас принять решение об отъезде?
Объявление меня в федеральный розыск. Это означало, что все: если меня находят, то, скорее всего, помещают под арест. А если помещают под арест, то это уже и до суда не выйдешь на свободу, и после суда не выйдешь.
Я так понимаю, вы не хотите говорить, где вы сейчас находитесь?
Я в одной из стран Евросоюза нахожусь.
Когда вы решили ехать, вы какие-то уроки из опыта Леонида Развозжаева (левый активист, обвиняемый по «делу Удальцова» в приготовлении к организации массовых беспорядков; заявил, что был похищен неизвестными на Украине в процессе подачи ходатайства о предоставлении политического убежища) учитывали? Какие-то специальные меры предосторожности приняли?
Несомненно, да, принял.
То есть вы не через Украину ехали? Или через Украину?
Это вопрос технический, на который я не буду отвечать.
Но вы же уже все равно не там.
Ну, мало ли, может быть, еще люди поедут так же. Это слишком… Это вопрос, который может потом…
Повредить?
Да, мне же помогали люди, чтоб сюда приехать, это может им повредить.
Будете ли вы подавать ходатайство о получении статуса политического беженца?
Я уже подал ходатайство о международной защите. Без него в стране оставаться долго нельзя. Виза закончится и меня депортируют. Поэтому здесь только два варианта: просить о защите либо возвращаться.
Ходатайство приняли? Никаких проблем не возникло? Расскажите об этом механизме немного, он не только вам может понадобиться.
Это универсальный механизм, одинаковый для всех стран Евросоюза. Приняли, но комментариев при этом никаких не дается. Просто ты указываешь обстоятельства, по которым ты не можешь вернуться, и просишь рассмотреть свое ходатайство. В принципе, ходатайство можно в любой момент отозвать. Если ты считаешь, что угроза на Родине для тебя исчезла, его можно отозвать. Получается, человек волен сам решать, уехать ему или остаться. Если угроза исчезнет, если я увижу хоть какие-то к тому предпосылки, я, конечно, вернусь. Но для этого надо в первую очередь, чтобы был отменен первый приговор (три года условно по обвинению в порче забора дачи, предположительно принадлежащей губернатору Краснодарского края Александру Ткачеву — прим. «Ленты.ру»). В чем я сильно сомневаюсь.
Но защита ваша ведет работу в этом направлении?
Работа идет, но практика говорит о том, что таких прецедентов практически нет, чтобы было оправдание. Мы сейчас на стадии подготовки жалоб в Верховный суд и Европейский суд по правам человека.
Второе дело без первого — не страшно. Но поскольку по первому делу уже есть приговор условный, то приговор по второму делу превращает эти годы в реальные. Плюс то, что судья еще добавит по второму делу.
Может быть, вы назовете того, кто заинтересован в вашем преследовании?
Причина [преследования] в том, что наш губернатор — человек злопамятный. Летом он давал интервью журналу «Коммерсант-Власть», где упоминал меня персонально и крайне негативно обо мне отозвался. Это означает, что ну вот у него засело это в голове. Видимо, как это говорится — на воре и шапка горит. Поскольку там все незаконно, где его дача построена на побережье. Незаконно лес захвачен, незаконно построены дома и особняки. Понятно, что того человека, который этим занимается, ему хочется устранить. Как-то получилось, что больше всего этой информации от меня пошло. А поскольку у нас журналисты не очень активно стремятся этим заниматься, пришлось нам заниматься этим.
Мы занимались Утришем (черноморский заповедник, площадь которого была сокращена из-за строительства санатория для чиновников — прим. «Ленты.ру»), когда боролись с этой резиденцией Управления делами президента, и потом стало понятно, откуда идет эта беда. Она идет непосредственно от руководителей края и вообще страны. И решили как-то посмотреть, а что же в других местах происходит. И вот к чему наша борьба привела.
Не жалеете о том, что делали все это?
Ну а другого выхода не было. Я не знаю, другого пути не видел я для себя, потому что жить и с этим мириться было для меня невозможно как-то. А теперь… Я уже давно определил, что если будет серьезная угроза моей свободе, наверное, я уеду. Я не готов сидеть в тюрьме, то есть не вижу в этом смысла. Но жалеть тоже, наверное… Трудно сказать, иногда жалею, но, с другой стороны, не сейчас, так позже бы что-то случилось. Ознакомившись с правозащитной практикой, я понял, что чтобы сесть в тюрьму, у нас в стране вовсе не обязательно что-то сделать. Поэтому меня не тревожит тот факт, что против меня это дело возбудили.
 |
То есть преступником себя не чувствуете?
Конечно, не чувствую, обидно, что просто несправедливо это. Но еще обидно, что у нас информационное пространство так устроено, что пока человека судят и какие-то с ним процессы происходят, не связанные с тюрьмой или вот, например, с эмиграцией, то СМИ мало обращают на это внимания. Если бы, наверное, была поддержка больше на первых этапах таких дел, то людям бы не приходилось уезжать или, может быть, их бы не сажали на такие сроки.
Может быть, слишком многих сейчас судят и слишком многих сажают.
Я бы не сказал, что очень много у нас людей, которых судят именно по политическим мотивам, их можно пересчитать по пальцам рук и ног пока.
А изданий, которые могут следить за этим, еще меньше.
Все это было предсказуемо, известно. Но это вопрос о СМИ, конечно. В крае у нас независимых СМИ нет, а в Москве есть свои проблемы. Но, тем не менее, дело с этими дворцами — казалось бы, такое, очень резонансное. Потому что эти дворцы стоят огромных денег, никто не признается, кому они принадлежат, хотя всем понятно, чьи они. Журналисты у нас не очень этим занимаются, а получается, что мы выступили в роли журналистов, и меня за это наказали.
Когда может быть рассмотрено ваше ходатайство о международной защите?
До шести месяцев, через несколько месяцев…
А в это время власти этой страны, где вы находитесь, предоставляют вам какие-то условия для проживания, заботятся о вас как-то?
Я сам о себе позаботился, здесь можно так: если ты можешь сам жилье снять, то живешь себе там, где ты найдешь жилье. Если у тебя нет никаких средств к существованию, то ты попадаешь в лагерь. Там неплохие условия, просто смысла нет. Это во всех, видимо, европейских странах такая практика. Но я в лагерь не поехал, просто обычной жизнью живу.
Я пыталась действительно какой-то механизм понять, как это все происходит. На месте вас кто-то поддерживает? Нужна ли вам помощь? Не знаю — деньги, например?
Какая-то особенная помощь мне не нужна, денег тоже не надо, в общем-то, я ничего особо не трачу, квартиру снял, но это не так дорого. Мне организация Front Line Defenders выделила деньги на то, чтоб я квартиру снял, там небольшая сумма, на три месяца этого хватит. А деньги — ну, не знаю, глобально, конечно, непонятно, откуда деньги брать, но пока что есть. Там посмотрим, как будут события развиваться. Работать мне все равно нельзя… Потому что нельзя.
Вы очень активно занимались Крымском, где в этом году было страшное наводнение. Первым высказали предположение о том, что причиной затопления города могли стать действия властей (потом, правда, вы изменили точку зрения). Сейчас там снова мэром выбрали человека из партии «Единая Россия». Как вы к этому относитесь? Почему так происходит и не стало ли это одной из причин вашего отъезда?
Да, у нас избрали «Единую Россию» снова. Потому что там такие выборы были, как и везде. Это выборами даже назвать [трудно].
Я поучаствовал в выборах (Газарян был во главе списка партии «Яблоко» на выборах в законодательное собрание Краснодарского края в октябре 2012 года — прим. «Ленты.ру»), и, честно говоря, даже смысла [не вижу] в них участвовать, потому что там такие странные вещи происходят. Сначала фальсификации происходят во время голосования, а потом уже во время подсчета голосов. В общем-то, это все под контролем держать невозможно, и результат получается такой, который нужен властям. В Крымске то же самое. И ничего другого я не ожидал. Это первое.
А второе — общество достаточно пассивное, и в Крымске тоже. Там посадили мэра, того, который был, дали им нового, и они, если недовольны, то не проецируют это так далеко, [не думают, что] «Единая Россия» виновата или Путин. Большинству людей достаточно того, что поменяли это плохое местное начальство. Там достаточно консервативное общество, это не Москва. Их интересует, как бы там выжить, как бы эти пособия получить, и, конечно, все опасаются, что если они начнут бунтовать, им этих денег не дадут. Это очень хороший такой поводок. Любые телодвижения наказываются именно лишением этих пособий или угрозой их лишения. Все это очень объяснимо, этот результат.
Можно задать вопрос о вашей семье? Вы один сейчас уехали, правильно?
Да.
А думали о том, как дальше с семьей?
Я пока не готов ответить, они пока остаются в России, я надеюсь, что их не будут трогать, они ни в чем не участвовали. Я надеюсь, что их оставят в покое пока. Мне надо здесь свой статус определить, может быть, мне самому придется возвращаться.
Вы не исключаете, что вам могут отказать в международной защите?
Стопроцентной гарантии никто не дает, официальная процедура, мной, как бы, не контролируется. Но, я надеюсь, что не откажут.
21/12/2012
